Всемирный следопыт, 1930 № 05 - Страница 13

Космы засаленных черных волос падали на расшитый бисерными звездами ворот его рубахи. Клочковатая мочала встрепанной, тронутой грязной сединой бороды закрывала подбородок и широкие скулы, поднимаясь к неподвижным рачьим глазам. Прикрепленная к рубашке густая бахрома из длинных разноцветных лоскутов, закрывая грудь, болталась по коленям. Пришитые к ней и к рукавам маленькие медные бубенчики надтреснуто брякали при каждом шаге. Зловещий жестяный звук разрывал внезапно наступившую почтительную тишину.

Шаман медленно подошел к костру и, вытянув руки, поднял над огнем тяжелый обруч разрисованного спиралями и звездами кожаного бубна. Сухие губы двигались, что-то шепча, и стеклянные тупые зрачки бесстрастно смотрели во тьму. Бубенчики замолкли, и литая тишина нависла кругом. Хакасы молчали, поспешно опускаясь на корточки. Опершись ладонями о согнутые колени, они напряженно ждали. Багровые отблески костра и кружевные тени дрожали на лицах. Только высокий человек с серьгой, трое молодых парней и Апон остались стоять в стороне.

Высокий наклонился к Апону и горячо зашептал:

— Ты поспешил, парень! Разве ты не знаешь, что почти все люди из нашего улуса должны Димитрию кто пять, а кто и десять баранов. Разве ты никогда не слышал, что кто не в долгу, тот или сам богат, или боится шамана? Их послушают, а нам будет плохо.

Апон выпрямился и, подавляя негодование, заговорил:

— А кто виноват в этом, Карол? Ты — хакуметчи нашего улуса! Меня не было здесь много-много недель. Давно уже вместе со всеми нашими единомышленниками, — показан он на свою группу, — ты должен был заявить в район, что шаман и баи сбивают и обманывают людей улуса. Ты сам виноват. Теперь уже поздно спорить. Иди, запрягай коней. Поедем в район.

Карол мрачно потупился. Потом, решась на что-то, тряхнул кудлатой головой, от чего звонко брякнула серьга в его ухе, и шагнул вперед. Чья-то тяжелая рука легла ему на плечо. Один из стоящих рядом молодых хакасов, до сих пор кивками и слабыми восклицаниями подтверждавший упреки Апона, остановил председателя.

— Смотри, — указывая на костер, тихо сказал он. И, словно подчеркивая это предупреждение, ухнул раскатистый удар бубна.

Камлание начиналось.

Шаман мерным шагом обходил огонь. Отблески костра озаряли трепавшиеся лоскутки. Оловянные мертвые зрачки старика поднялись в беззвездное хмурое небо. Слабо бренчали колокольчики. Через каждые два шага шаман вытягивал вперед бубен и гулко ударял по напряженной коже толстой треугольной дощечкой с длинным хвостом из разноцветных лент. И в такт каждому отрывистому вибрирующему звуку тонко, нараспев взвизгивал.

Хакасы сидели на корточках, не оборачиваясь и вздрагивая при каждом ударе. Шаг шамана все удлинялся. Теперь он уже почти прыгал, широко раздвигая кривые ноги и на ходу вертясь как волчок. Удары учащались, гремели, им вторило угрюмое эхо холма. Все чаще и сумбурнее мелькали ленты, мелкой жестяной дрожью, надрывая уши, бряцали бубенцы. Раскаты бубна слились в урчащий надрывной вой. Вокруг костра, сливаясь в сплошную многоцветную ленту, сумасшедше вертясь, проносилась то багровая, то черная фигура шамана. Ноги отбивали неистовую дробь. Задыхаясь, шаман подвывал ударам, все выше и выше поднимая истошный жалующийся голос.

Звуки и шаги переплетались, догоняя друг друга, нарастая, как колеблющаяся гора, чудовищным древним плачем троглодитов, плачем давным-давно прожитых веков, заливая замолкшую черную степь.

И вдруг — обрушились… В последнем диком ударе и взвизге точно лопнула кожа бубна и горла. Шаман, шатаясь, остановился. Оскаленные глаза его вылезли из орбит. Пот заливал морщинистые багровые щеки. Искривленные страшной гримасой, залитые пеной губы со свистом втягивали холодный воздух. Стремительным рывком шаман выхватил из-за пазухи горсть маленьких блестящих цилиндриков и серебристым каскадом швырнул их в молящихся.

Хакасы гибко вскочили, и почти каждый на лету поймал цилиндр. Шаман закачался и с глухим стуком, не разгибаясь, как доска упал ничком на влажную землю. Руки его раскинулись, ноги, точно в конвульсиях, выбивали частую дробь. Хакасы обступили шамана кольцом и снова присели на корточки. Каждый, тесно зажмурив веки, приложил к лицу пойманного на лету цилиндрического божка. Сделанные из бумаги и тряпок, завернутые в многоцветную мишуру, божки дрожали на молитвенно застывших лицах, серебрясь и играя отсветами в зыбких отблесках костра.

А шаман прорицал. Не поднимая головы, отрывистыми воплями выкрикивал странные слова:

— Хенази, хенази! Где солнце бывает в полдень? Хенази, хенази! Туда идите, люди, Хакасы. И конь, и баран, и юрта — туда! Ольхе, ольху, ольхи! Разбил непокорных Агу-бог. Самохвал-камень — непокорные в камень. Разбейте непокорных, люди Хакасы! Туда, где солнце бывает в полдень, там молоко и мясо. Туда идите, люди Хакасы! Так велит Агу-бог!

Ноги шамана отбивали неистовую дробь.

— Ольху-у! Ольху-у! — надрывным стоном ответили молящиеся. И замолкли, теснее прижимая к губам мишурные туловища божков. Тишина и тьма тесно обступили потрескивающий огонь. Апон осторожным движением положил руку на холодные пальцы председателя. Карол понял и бесшумно двинулся вперед. Но было поздно. Шаман поднял от земли иссиня-белое, дергающееся судорогой лицо и, подпираясь локтем левой руки, молча вытянул правую.

Димитрий понял первый. Гибко вскочил и кинулся на молодых.